Глава 10
Граммофон и брудершафт
Шумно проходили ярмарки в Нижней Добринке. Продавали товары с прилавков, которые сооружались на два дня из досок, с крышей из парусины, а к воскресному вечеру опять разбирались. Ещё бойчее шла торговля в «обжорных» рядах, где стояли десятки баб с лукошками яиц, крынками сметаны, глечиками с ряженкой, корчагами мочёных ягод. Другие держали в руках пуховые шали и рукавицы. Сновали меж рядов и возов коробейники, торговавшие всяким мелочным товаром и материей. Вязанками лежали дубовые веники, связками – подшитые валенки.
Отдельно стояли мясные и рыбные ряды, невдалеке от них из корзин выглядывали живые куры и петухи, гуси, утки, а то и поросята.
В базарный день на рыночную площадь наезжало сто, а то и сто пятьдесят возов с товарами, а праздного люда возле них толкалось раза в три-четыре, пожалуй, больше. Ярмарка веселилась и играла, торговалась и пела песни, кудахтала, мычала, блеяла, смеялась и расцвечивалась яркими платками, юбками, раскидываемой на прилавках материей и мотками шёлковых лент. Крутилась разборная карусель, откуда слышался задорно девичий смех. Но мысли Митяя – только о предстоящей свадьбе. Он и на площадь-то в воскресный день заехал, чтобы колечко Манечке купить. Ему самому – серебряное, широкое мужское кольцо – дядя Фёдор Турчонок подарил на прошлой неделе.
– Это, Димка, – сказал он, улыбаясь, – тебе на счастье от крёстного, теперь всю жизнь на руке носить будешь и меня вспоминать. Оно от напастей уберегает. Его ещё отец мой от француза получил, когда под Севастополем они оборону держали. Он тогда на раненого французского офицера наткнулся, тот без сознания в овражке лежал, и на себе его до лазарета дотащил. Пройди он мимо – помер бы француз.
Митяй обнял дядю и пообещал:
– Беречь буду его, дядя Фёдор, спасибо тебе за подарок.
Внутри кольца была надпись: «Dieu vous garde» – которая ничего обоим не говорила, но решили, что для венчания оно годится. Кольцо было Митяю чуть-чуть великовато, но с пальца не сваливалось, значит, к венчанию он был, считай, готов. Ему хотелось купить колечко и для Манечки.
Коробейники в деревне бывали, и лавка галантерейная купца Пичугина работала, но маленькие кольца были из меди, латуни или из мельхиора. Были и серебряные, но для Манечкиных пальчиков явно велики.
Он уже почти миновал торговые ряды и возы с разложенными товарами, как услышал знакомый бархатный голос… Елизавета Апполинарьевна, которую, за глаза, в деревне звали Комарихой, улыбалась ему:
– Вот встреча, так встреча. Никак, Дмитрий Петрович, нужного товару не найдёте?
– Хотел купить колечко Манечке, под венец идти, да ни одно не приглянулось.
– Вот незадача-то, – усмехнулась она, – это дело поправимое. Не завтра свадьба, выберешь ещё… Да у меня дома с десяток есть, заходи – глядишь, какое и понравится, сговоримся. Заодно поможешь мне граммофон до дому доставить. Гляди, какую я красоту купила.
Митяй на возу увидел граммофон. Как же он был хорош, как сверкал полированными боками красного дерева! Труба у него волнистая, похожая на цветок, и с золотым отливом.
– Вот ещё четыре пластинки к нему. Теперь у меня не посиделки будут, а музыкальные вечера. Ты-то любишь пластинки слушать?
– Я и слышал-то разок, на ярмарке в прошлом году. Помню, мужик какой-то про блоху пел и всё хохотал, пьяный, наверно.
Женщина засмеялась:
– Эх, ты… это на всю Россию известный Шаляпин! Ну, давай, грузи к себе на сани.
Митяй осторожно поставил граммофон, рядом с граммофоном бочком села Комариха, придерживая его, а он пристроился на конце саней и слегка тронул гнедую кобылу Кралю вожжами. Она понеслась по улице, раскидывая комья снега.
Доехали скоро. Митяй соскочил с саней и хотел, было, ухватить граммофон, чтобы вручить владелице. Однако Комариха, проворно шмыгнув за калитку, отворила створки ворот и пригласила заехать, чтобы дорогую технику не повредить. Митяй подвёл Кралю к самому крыльцу и уже тогда взялся за полированные бока граммофона. Хозяйка шла впереди, отворяя перед ним двери. Граммофон был внесён и водружён на стол, а гость сконфуженно оглядывался на мокрые следы, оставленные валенками.
– Наследил я тут. Пойду, пожалуй.
– Что ты, гостенёк дорогой. Погоди маленько, музыку послушаем. Да не смотри ты на дверь. Лучше валенки сними.
Сама она быстро затёрла лужицы, которые остались от его следов. Митяй снял валенки и поставил возле печи, сам присел к столу, с любопытством разглядывая граммофон.
– Заграничной работы, немецкой, – с гордостью проговорила хозяйка, – а пластинки разные… Есть русские, одна немецкая, а вот американская, – протянула ему посмотреть.
Митяй взял пластинку в руки и улыбнулся. На белой круглой этикетке по центру была потешная картинка: точно такой же граммофон слушала белая собака с чёрными пятнами, подняв одно ухо. Буквы были непонятные, поэтому он вернул пластинку хозяйке.
– Войс хиз мастэр. По-русски: «Голос её хозяина», это, как бы, фирменный знак. А записана музыка к танцу «Аргентинское танго».
– А на других что?
На немецкой оказался вальс Штрауса «Сказки Венского леса», на выпущенных в Санкт-Петербурге – «Когда б имел златые горы» и «Очи чёрные».
– Послушать хочешь?
– Конечно, хочу.
– Следи, что я буду делать.
Комариха поправила трубу, отвернув её в сторону, покрутила торчащую из полированного ящика позолоченную ручку, потом осторожно поставила пластинку на диск аппарата и сдвинула в сторону рычажок.
Звуки оркестра, исполнявшего прекрасную музыку Штрауса, зазвучали из золочёной трубы… Митяй, замерев, слушал. Это было совсем-совсем другое, не то, что деревенские гармошки и балалайки.
– Ну, что, Дмитрий Петрович, нравится? – очнулся он от голоса хозяйки, которая одета была уже не в строгое платье, а в жёлтый пеньюар с кружевами. Короткие рукава подчёркивали её холёные руки, приоткрытая полная грудь, с золотым крестиком в ложбинке, колыхалась под ладно скроенным одеянием.
– Очень. Только почему вы меня Дмитрием Петровичем называете? Все меня Митей зовут, друзья – Митяй…
– Так ты же, через две недели, женишься. А женатого мужчину, главного в доме, как ещё называть? Конечно, по отчеству. Давай теперь отметим мою покупку. Пятьдесят рублей за неё, всё-таки, отдала. Как думаешь, того стоит?..
«Ни хрена себе, – подумал Митяй, – мы всю свадьбу в тридцать целковых уложить думаем. Да за такие деньги двух коров можно купить». А вслух сказал:
– Конечно, вещь стоящая. Такого ни у кого в деревне нет.
– Попробую музыкальные вечера… Вот ещё пластинок прикуплю, тогда можно и обдумать. Я всё-таки Бестужевские курсы кончала, – говорила она, растягивая немного слова, как делают люди, чем-то озабоченные. Она что-то искала в буфете. – А, вот, нашла. Осталось ещё немного… – Гранёную бутылку с вытянутым горлышком поставила на стол.
– Винный дом «Шустовъ и Ко», – вслух прочитал Митяй надпись полукругом на цветной этикетке. – Поставщик двора Российского Императорского двора. Коньякъ. Изготовлено во Франции, разлито в Санкт-Петербурге.
– Пробовал такое? – ласково спросила хозяйка.
– Откуда нам? Водку монопольную, и то один раз пробовал у дяди. А так – наливочки или настоечки – в праздник, бывает, пару рюмок и опрокинешь.
– Тем более, стоит попробовать, заодно и на «ты» перейдём.
– Это как? – выпучил глаза Митяй.
– Ты же просил себя «Дмитрием Петровичем» не называть, и я прошу звать меня на «ты».
– Так ведь не поймут же… Кто – вы, а кто – я? Да и старше вы, так не положено.
– Какой ты бирюк, право. Кто женщине на её возраст указывает?! А потом, мы никому не скажем, будем знать только ты и я. При всех, конечно, можешь величать меня по отчеству, а когда мы только вдвоём, зачем условности?
Митяй не нашёлся, что ответить. Хозяйка не теряла времени. Две высокие рюмки на фигурных ножках были налиты почти доверху. Одну она протянула Митяю, подойдя вплотную, вторую взяла сама, обвив его локоть своей полной ручкой.
– Пьём до дна, Митенька, – и начала пить маленькими глотками.
Митяй, зажмурившись, опрокинул в рот всё сразу. Действительно, это было новое ощущение. Коньяк оказался значительно крепче вина или наливочек, но гораздо приятнее, чем водка. В животе сразу стало горячо, и перехватило дыхание. Он с полминуты стоял с широко открытыми глазами, не зная, вдохнуть ему или выдохнуть.
– Едрёная штука, – выдавил он, – закусить бы.
Тут же рот ему заткнули поцелуем, да так, что он чуть не задохнулся. Когда Елизавета, наконец, отстранилась, он всё ещё стоял, слегка обалделый.
Сквозь звон, начавшийся в ушах, услыхал:
– Хороша ли такая закуска?
– С ума сойти можно, – выдавил из себя Дмитрий.
Голова слегка кружилась, его начинало охватывать чувство блаженства.